Андре Вилмс: «Слишком много разговоров»
Если кто-то перед самым интервью заявляет, что ему скучно читать игру в вопросы и ответы с артистами – к которым он относит и себя, – то интерес к собеседнику особенно усиливается.
При этом оказывается, что Андре Вилмс, блистающий в фильме «Гавр» Аки Каурисмяки, имеет привычку говорить напрямик, а еще любит цитировать других. Актер, родившийся в 1947 г. в Страсбурге, до сих пор был так же убедителен на сценах Франции и Германии, как и в фильме.
Его минималистский стиль игры превосходно соответствует финскому режиссеру Аки Каурисмяки, у которого он еще в 1992 г. снялся в «Жизни богемы».
Вилмс вел беседу на прекрасном немецком с французским акцентом.
– Что значит для Вас, француза, играть на сцене на немецком языке?
– Мне кажется интересным, как об этом сказал композитор и театральный режиссер Хайнер Гёббельс: «Немецкий язык существует для того, чтобы усугублять раны, а французский – чтобы раны лечить». Мне утомительно говорить по-немецки. Ничего нельзя пробормотать, все должно быть произнесено до конца и тщательно. После двух часов немецкого у меня мышцы болят.
– А во французском?
– Во французском можно много говорить, ничего не сказав. Это был язык дипломатии, причем слишком долго, поэтому он такой плоский. К тому же еще Дебюсси сказал, что французский негоден для пения. Сам Дебюсси хотел бы быть Вагнером, чтобы написать оперу на немецком.
– В «Гавре» Литтл Боб исполняет рок-н-ролл по-французски.
– На самом деле так нельзя, французский рок-н-ролл все равно что английское вино. Его лучше слушать на немецком или итальянском.
– На каком языке Вы снимались у Каурисмяки?
– На английском и много на языке тела. Иногда он только свистнет, и его понимают. Аки и без того говорит мало. Не нужно постоянно говорить, все равно в этой дурацкой профессии все говорят слишком много.
– Как Аки Каурисмяки руководит людьми на съемочной площадке?
– Он строг, но он джентльмен. У него все общаются между собой вежливо – с осторожностью и нежностью. И на съемки у него тратят не слишком много времени, он делает только два дубля, вот в чем дело.
– Вы играете Марселя Маркса, человека богемы, который восстает против равнодушия и помогает маленькому беглецу. Он еще верит в добро?
– Фильм – это сказка. И, как говорит Аки, мы живем в трагическое время и можем делать только комедии. Марсель не настоящий оптимист, он поступает так, потому что не может иначе и не смотря ни на что сохранил в себе немного человечности – мы живем в ужасное время.
– Город Гавр словно создан для такой сказки. Маленькие домики рабочего квартала, в которых люди еще живут в особенном соседстве…
– И именно этому приходит конец. После съемок весь квартал сровняли с землей. Долгие годы Гавр был последним городом Франции, которым управляли коммунисты. Поэтому Аки хотел снимать там. Он тоже родом из коммунистического городка в Финляндии.
– Существует ли еще подобная непокорность французов? В фильме маленькие люди устраивают заговор против государства.
– Ее все меньше. Если никто больше не верит в Бога, в Маркса, вообще ни во что, то сопротивление тоже исчезает. Когда была проблема с иммигрантами в Кале, на их сторону встали лишь несколько молодых людей и католиков. К тому же власть поумнела и больше не действует в лоб.
– Как в этом может помочь кино?
– Когда мы начинали, мы хотели посредством кино и искусства изменить мир. Потом мы сообразили, что это невозможно, и теперь надеемся, что мир не слишком изменил нас.
– Поэтому фильм выглядит старомодно?
– Скорее это политическое заявление. Взяли старые телефоны, потому что Аки против того, чтобы всегда все выбрасывать. Мы живем в ужасном обществе бездумного потребительства. Сегодня в Париже невозможно найти никого, кто бы починил велосипед. За этим кроется ужасающий образ мыслей. В политике люди тоже все отбрасывают, исчезает все, что было в прошлом. А у людей без прошлого нет и будущего.
– Поскольку Вы эльзасец, у Вас было довольно бурное прошлое…
– Если мы будем говорить об этом, то просидим тут до двух часов ночи. Эльзасцы – это катастрофа, смятение, от которого никогда не избавиться. Немецкая любовь к порядку отца и французская чувственность матери, такой была моя семья. Лучше бы мне было родиться в Нью-Йорке.
Перевод с немецкого: А. Дмитришин, специально для сайта aki-kaurismaki.ru
