Короткий фильм об убийстве

Эпиграф к картине может вызвать у привыкших к творчеству Каурисмяки нервный припадок, ибо он представляет собой фрагмент романа Анны и Сержа Голон "Анжелика". Цитата и впрямь значимая, можно сказать, ключевая: "Скорее всего умирают от голода и холода посреди дикого леса". Конец цитаты. Что бы это значило? Зная многие фильмы данного автора, можно предположить, что никакого леса не будет показано и в этом; режиссер люто ненавидит любую попытку навести глянец на "родные просторы", чем часто грешат его соотечественники, собратья по цеху. Следовательно, перед нами новая формула условий человеческого существования. И одновременно - отсылка к классическому образу женщины, способной отомстить своим обидчикам.

Итак, жила-была на свете кроткая девушка Ирис (в ее роли - супруга режиссера, melancholic baby Кати Оутинен), работала на конвейерном производстве спичек, все деньги отдавала семье - вечно жующему и пьющему отчиму и не прославившейся даже этими пороками матери, по выходным ходила в дансинг, настолько тоскливый, что так и хочется назвать его "танцверандой". Где-то далеко, загнанный в экран телевизора, бьется в агонии "большой мир": сходят с рельсов поезда Транссибирской магистрали, на площади Тяньаньмэнь танки расплющивают студенческие тела. Личная жизнь девушки также представляла собой воплощенный живой ноль: единственный обративший на нее внимание субъект оказался подонком и бросил героиню, так что последним утешением Ирис оставались сентиментальные романы, чтение в трамвае по дороге со службы домой. Пока птица счастья завтрашнего дня наконец-то не намекнула ей, что крысиный яд свободно продается в любой аптеке. А уж против кого из хищников его применить - раздумывать не пришлось. Во всяком случае, ни одно животное в фильме не пострадало (их там и не было!).

С давних пор деревообрабатывающая промышленность служила метафорой бытового и социального беспредела: кто-то собственноручно отпиливает сук, на котором сидит, а где-то и вовсе "лес рубят - щепки летят". Понятно, почему Аки Каурисмяки с такой увлеченностью подолгу задерживается на показе трудовых будней своей Ирис: все эти допотопные, причудливые в своей уродливости машины, превращающие прекрасные финские леса в тонкие лучинки, воспринимаются как жернова общества, перемалывающие нас. Когда-то, в очередной раз поразившись бесстыдству кинематографистов, толкующих об отсутствии новых сценарных идей, умница Аки высказал мысль, что отличный фильм можно снять на любую тему, хоть о спичке. Мысль, некоторое время находясь в инкубационном периоде, не ушла, а трансформировалась в строгую историю, минимализмом своим оставляющую позади не только остальные работы северных братьев, но и "застывшие фрески" почитаемого ими Робера Брессона: и те и другие произведения на фоне "Девушки" могут смотреться фильмами-экшн. Затем Каурисмяки вспомнилась известная сказка Андерсена, которую, как сам утверждает, он никогда толком не читал. Впрочем, можно ли ему верить, если раньше он говорил то же самое о "Преступлении и наказании" и о "Гамлете"? Нет, Каурисмяки-младший явно лукавит, в недостатке образования его не упрекнешь, что же касается Андерсена, то, возможно, родись сказочник и философ Ханс-Кристиан в нынешней Финляндии, он тоже снимал бы подобные притчи-миниатюры.

Как и обычно, крошечный, снятый за пару недель фильм Каурисмяки, в котором, как ни крути, все же происходят четыре смертоубийства, представляет собой откровенное глумление над жанровым кино; более камерной "криминальной драмы" еще не знала планета. Впрочем, и с убийствами здесь далеко не все ясно; в своих интервью Аки подчеркивает, что подобной дозой яда человека отравить невозможно, а пришедшие за Ирис в финале, как мы полагаем, полицейские - на самом деле ее дальние родственники, которые приглашают нашу грустную девушку на загородный пикник. "Это зритель убивает четырех человек и отправляет героиню в тюрьму", - с притворным гневом возмущается режиссер, и в этот момент кажется, что улыбка Чеширского кота еще долго будет вести над территорией "автор-публика" свое воздушное наблюдение. Так что же получается? "Никто не козел", все остались целы, и бедняжке Ирис не угрожает тюремный срок, лишь вновь - фабрика, танцульки и любовная мифология дамских книг? Хорошенький, ничего не скажешь, получается хеппи-энд! Да стоит ли тогда вообще жить? И здесь эпиграф, давно позабытый за общей меланхолией событийного ряда, возникает в памяти вновь, но уже с интонацией надежды: "Скорее всего умирают. От голода и холода. Посреди дикого леса".