Горький спьяну
В прологе фильма Аки Каурисмяки «Огни городских окраин» (в английском прокатном варианте — Lights in the Dusk) трое русских пьяниц спорят о Пушкине, Чехове и Горьком. Что комично само по себе, но еще забавней в контексте ретроспективы современного финского классика, которую и открывает его последняя картина: вообще-то у Каурисмяки литературности нет и в помине. Можно сказать, что его минималистское кино состоит из одних назывных предложений.
«Вдаль уплывают облака», «Гамлет идет в бизнес», «Я нанял себе убийцу» — исчерпывающие названия фильмов Каурисмяки подобны коротким пояснительным титрам в немом кино, чью рукотворную магию и материальную природу впитал финский режиссер.
Или еще одна фраза: «Жизнь Максима Горького в детстве была очень тяжелой» (в «Огнях городских окраин» ее произносят на чистом русском). Звучит одновременно смешно и серьезно, наивно и искренне. Вот приблизительная интонация и самого режиссера, и его персонажей.
Аки Каурисмяки — один из немногих, кто умеет схватывать в кадре воздух, делать его видимым и осязаемым. Пожалуй, лишь у него да еще у Джима Джармуша герои могут молча сидеть за столом, курить, пить кофе или что-то покрепче, а в это время будут (без шуток) разбиваться их сердца — неслышно и медленно, так, что они сами того не заметят.
Сюжет «Огней», как обычно у Каурисмяки, печально прост. Есть герой — молодой одинокий охранник в торговом центре, притесняемый на работе и мечтающий открыть свое дело. Есть героиня — обольстительная блондинка, подосланная к герою для того, чтобы украсть у него ключ от ювелирного магазина. Охранник проникается к ней доверием, влюбляется. Она получает свое и исчезает. После ограбления все улики указывают на героя. Он смиренно садится в тюрьму. А когда выходит, то видит, что возвращаться ему не к чему.
Фокус в том, что эта «психологическая драма» — вспомним отсылку к русским классикам — разыграна в форме суперусловного искусства. Фактурные, эффектные актерские лица отутюжены до состояния масок с отключенным, отсутствующим взором. В их отмороженных жестах, рефлексах проглядывает пластика марионеток. Сдержанное действие подсвечено согревающим и одновременно холодноватым светом рампы. Напряженная тишина в кадрах — герои больше молчат, чем говорят, — оттеняется любимым Каурисмяки рок-н-роллом, ностальгическим шансоном и даже советским военным шлягером «Огонек», перепетым на финский лад.
Мизансцены фронтальны и театрализованы; как в раннем немом кино, они подогнаны под размер киноэкрана — не больше и не меньше. Типовые улицы и кафе, бары и бензоколонки, жилые помещения и салоны автомобилей напоминают «тотальную инсталляцию» — ограниченное пространство, у которого нет альтернативы. Герои Каурисмяки живут в нем с воображением и юмором, но преодолеть его они не могут даже в мечтах. Потому что слишком хорошо знают, что там, за границами, все то же самое, что и здесь. «Все города одинаковы», как говорится в фильме. Даже поблескивающее море и портовые пейзажи обманчивы в своей романтичности и больше похожи на заградительную декорацию.
Так же иллюзорны и узнаваемые жанры, которые нужны Каурисмяки лишь для того, чтобы одновременно снизить и усилить трагизм. Атмосфера фильма нуар с ее ощущением ненадежности и разочарованности изображена тут с несвойственной этому жанру кристальной ясностью и убийственной трезвостью, когда сразу понятно, кто жертва, а кто преступник. Фиктивна и классическая хичкоковская история о человеке, обвиненном в преступлении, которого он не совершал. У Хичкока торжествует справедливость, у Каурисмяки же она отсутствует как категория. Его красавец-герой, обладающий вполне доблестной внешностью, находится в фатальном проигрыше с самого начала. А роковая женщина на поверку оказывается безвольной уборщицей в криминальном доме, которую используют точно так же, как она использует героя. Маленькие люди Каурисмяки проигрывают тем, кто еще мельче.
В мире Каурисмяки все существует в единственном числе: работа с деталями и фактурами, цветами и красками завораживает. Один бар, один магазин, один автомобиль… и даже одна-единственная улыбка на весь фильм. Множественное превращается в единичное, клишированное — в уникальное, обыкновенное — в неповторимое.
В этом единичном мире все происходит в одном ритме: даже кульминация картины практически сведена на нет. Но подлинная трагедия в том, что ничего не повторяется. В «Человеке без прошлого», предыдущем фильме Каурисмяки, потерявший память герой начинал новую жизнь на городской окраине, в компании бомжей, живущих в мусорных ящиках наподобие персонажей Беккета, чья метафизика не чужда финскому режиссеру. Со временем герой вспомнил, что у него есть жена, работа, но не стал никуда возвращаться — или не смог вернуться. В новом фильме эта логика невозвращения доведена до предела. Пройдя через опыт одиночества и крах иллюзий, столкнувшись с предательством, обманом и невозможностью взять реванш, герой остается ни с чем. Прошлого не вернуть. Будущего нет. Только вот жизнь — и в этом то ли оптимистичная, то ли пессимистичная ирония автора — все равно продолжается.
