Большие надежды Аки Каурисмяки
Правда, с каждым годом радость перелетов из зала в зал становится все менее ощутимой. Причиной тому — ежегодно увеличивающееся количество аккредитованных на фестивале журналистов, работников киноиндустрии, участников рынка. Еще недавно Берлинале по сравнению с Каннами и Венецией считался самым демократичным фестивалем — в первую очередь потому, что здесь всегда чувствовался простор. Кто ездит в Канны — не даст соврать: тамошняя иерархия аккредитаций — строжайшая селекция, мощный отбор, который проходят аккредитованные. Пресс-служба жестоко фильтрует прессу, обрекая огромное количество людей на бесконечное стояние в очередях без гарантии попасть на нужный фильм. В Берлине же никогда не было проблем попасть на любой фильм, на который имеешь право пройти. Теперь тут, как в Каннах, надо занимать очередь за 30–40 минут, а гарантий, что попадешь, — ноль.
Аки Каурисмяки на презентации фильма "По ту сторону надежды" на 67 Берлинском кинофестивале 14 февраля 2017. Фото: REUTERS/Axel Schmidt
Вероятнее всего, свою роль тут играет технический прогресс и появляющиеся чуть ли не ежесекундно сетевые издания. У изданий, помимо штатных журналистов-критиков, есть блоги — кто заботится о размере издания в интернете? И вот едва ли не каждый желающий попасть на фестиваль в качестве аккредитованного журналиста, а значит — имеющего доступ ко всем фильмам, должен лишь представить заранее в пресс-службу пару своих текстов про кино, заплатить 60 евро за аккредитацию и — опля! — он аккредитован. Если раньше от издания ездили по одному человеку, то сейчас — можно и вдвоем, и втроем. А иерархии аккредитаций тут нет — журналисты на Берлинале все равны. К тому же жилье в Берлине относительно недорогое, поездка выходит более или менее бюджетной, вот и пухнет, как на дрожжах, фестивальная пресса. Противоядия против этого, похоже, нет — фестивали, как правило, готовы аккредитовать любого при соблюдении пары несложных условий.
Но даже в самый лютый холод 14 февраля, в День святого Валентина, Берлинале среди деловой суеты вспоминает о любви. Вокруг Берлинале Паласт в этот день обязательно появляются странного вида люди — как правило, это немолодые обросшие мужчины, торгующие всякой любовной атрибутикой — цветочками, воздушными шариками, яркими картинками. Они сами — непременный атрибут фестиваля, так уж повелось давно. Много лет подряд 14 февраля у Берлинале Паласт с раннего утра вырастал старик с тележкой. На тележке грудой лежали крохотные букетики фиалок и упаковки презервативов. Фиалки старик дарил женщинам, презервативы — мужчинам. Правда, здешняя публика страшно занята, не до фиалок ей. Все это уже дома, после фестиваля. Старик тот уже года два как не появляется. Без него грустно.
Хотя времени грустить нет. Фестиваль наконец достиг кульминации — долгожданное «Ах!» прозвучало. Финский мэтр, любимец, кажется, без исключения всех, кто хоть какое-то отношение имеет к кино, Аки Каурисмяки показал свой конкурсный фильм «По ту сторону надежды» — и в воздухе сразу потеплело. Каурисмяки — режиссер необычайно отважный. Он смело строит свои картины на том, что в устах любого критика будет звучать ругательством, — сентиментальности, драматургических клише, равно как и сценарных несуразностей — разумеется, несуразности эти только на первый взгляд.
Каурисмяки выходит со всем этим к зрителю наперевес, не боясь упреков и любуясь результатами своих манипуляций. Он не скрывает, что рассказывает нам сказку, но его сказочная действительность унизана таким характерным юмором и таким количеством тонких, узнаваемых деталей, что, как говорится, «обмануть меня нетрудно — я сам обманываться рад».
Кадр из фильма "По ту сторону надежды".
«По ту сторону надежды» — история сирийского беженца Халеда, прибывшего в Финляндию в корабельном трюме, в куче угля, и не прошедшего селекцию властей — его должны депортировать. Но в его жизни появляется deus ex machina в виде владельца зачуханного ресторана и его маленькой ресторанной команды. Почти молча, порой с недовольным лицами, словно на автомате, герои спасают Халеда от депортации и заодно — от скинхедов, что охотятся за бедным парнем денно и нощно. Как нам до сих пор невдомек, из какого сора растут стихи, так и загадкой остается — как из короткого рассказа о нелепых смешных людях, застрявших где-то в 70-х, с портретом Джимми Хендрикса над головой, вырастает серьезный гуманизм. Казалось бы, ему тут просто неоткуда взяться — разве скучная окраина Хельсинки, где происходит действие этой сказки, может быть местом рождения столь вожделенной и столь редкой человеческой устремленности? Враки? Никак нет. Сказка. Утопия. Грустное и радостное ожидание перемен. Каурисмяки — не идеалист, он талантливейший игрок на самых чувствительных струнах человеческой души. И не чуждый, кстати, понимания текущего момента — достаточно послушать, как Халед рассказывает о бомбежках родного Алеппо, где погибла вся его семья.
