Аки Каурисмяки: «Мне прогресс не нужен»

- Вы уже не в первый раз в России и, наверное, знаете, как вы здесь популярны. Что еще, по-вашему, объединяет русских и финнов, кроме географической близости и общей склонности к алкоголю?

- С Петербургом меня объединяет прадед, который когда-то торговал здесь лошадьми.

- Герои ваших фильмов — не самые счастливые и успешные люди. Вам не становится сложнее понимать их теперь, когда вы — финский символ успешности в кинорежиссуре?

- Мне кажется, с годами я только лучше стал понимать Акакия Акакиевича из гоголевской «Шинели». Не думаю, что я успешен. Я считаю себя бесконечно бездарным человеком, который старается хоть чего-то достичь, и мне кажется, я так и не смог приблизиться к тому, чего хочу. Материальный успех мало меня занимает, я оцениваю свои результаты только с точки зрения качества моих фильмов.

- Вы в кино часто бываете?

Я смотрю очень много кино, но оно все снято до 1962 года. Исключение — мой друг Джим Джармуш, это единственный современный режиссер, фильмы которого я смотрю на большом экране. У нас сложно увидеть старые фильмы в кинотеатре. Киноархив Хельсинки — это стыд всей Финляндии, у них огромные запасы, которые они никому не показывают. В юности я каждую неделю ездил в Хельсинки и смотрел старое кино, но не все в Финляндии живут в близости от столицы — у нас очень узкая и длинная страна.

- С годами становится проще или сложнее существовать в вашей профессии?

- С каждым годом все труднее. В молодости я был, пожалуй, излишне активен и некритичен, я бегал как заведенный, и главной целью моей работы было «зацепить» хотя бы себя, о других я не думал. Я ждал начала съемочного дня и бежал на площадку, как на свидание с девушкой. Сейчас для меня каждый кадр — это вопрос жизни и смерти, и это ограничивает в работе и заставляет думать. Сейчас я после каждого снятого фильма ухожу из кино и клянусь себе, что не вернусь, если не почувствую, что следующий фильм обещает быть по-настоящему значительным. С каждым фильмом все сложнее отвечать себе на вопрос, зачем я это делаю. Понимаете, каждый может снимать кино, но зачем — вот вопрос…

- Для нас Аки Каурисмяки — это лицо финского кино…

- Кошмар, какое некрасивое лицо! Я бы хотел, чтобы у финского кино было лицо поприятнее…

- Обычно таким лицом становится представитель мейнстрима, а ваши фильмы ведь совсем не рекордсмены кассовых сборов.

- А немецкое кино? В свое время его лицами были Вернер Херцог и Райнер Фассбиндер. А ведь их лица тоже не очень симпатично выглядели.

- Но сегодня в Германии это, скорее, вполне кассовый Тыквер.

- Тыквер — способный парень, просто еще молодой, рано говорить о нем серьезно. Мне, кстати, очень понравился его «Рай», но тем не менее с двумя-тремя фильмами в историю не войдешь. Мы еще поговорим о Тыквере через десяток лет, я думаю.

- Считается, что эра великого кино вообще закончилась, все хотят только развлекаться.

- Конечно, в кино ничего нового сегодня уже не скажешь. Поэтому и Голливуд в кризисе, он поедает собственный хвост. В кино всего 12 историй, и все они уже рассказаны по тысяче раз.

- Но если человек все же желает серьезно высказываться, то куда он может податься?

- Пускай сразу идет в рекламное бюро. Я, слава богу, избавлен от необходимости продумывать подобные варианты для себя — у меня есть работа, которую я люблю.

- Кем бы вы стали, если бы не получилось заняться режиссурой?

- О, я наверняка был бы великим посудомойщиком, величайшим в Европе. Или помощником рабочего на стройке. Настоящему мастеру везде найдется место (смеется).

- Вы знаете, что вас называют «финским Михалковым»?

- Ого, это самое страшное оскорбление, какое вообще можно мне нанести. Лучше бы назвали меня «финским Кончаловским», он все же снял один очень хороший фильм — «Первый учитель».

- Вы можете вспомнить последний фильм, который вас потряс?

- Ну конечно, это очень просто. Это был «Ангел» Марселя Паньола. Фильм, который я чаще всего вспоминаю, — это, пожалуй, «Золотой век» Луиса Бунюэля. На свои фильмы я практически не оглядываюсь.

- Технологии в кино сегодня — это помощник режиссера или препятствие?

- Прогресс и технология — это два самых больших препятствия развитию человечества. После изобретения пенициллина и кадиллака не было необходимости придумывать что-то еще. Главное не меняется — для того чтобы понять и передать состояние какого-нибудь советского человека из 30-х, который, затаив дыхание, ждет шагов на лестнице и радуется, что пришли не за ним, а за соседом, мне никакого прогресса не нужно.

- А вы думали когда-нибудь о том, что, не случись революции 1917 года, мы с вами вполне могли быть соотечественниками?

- Это, наверное, возможно, но соотечественниками мы не были бы в любом случае. Да и кому нужна Финляндия, в которой нет ни нефти, ни алмазов? У нас есть только очень упрямый народ. Мы никогда не просим прощения, но и к себе снисхождения не требуем… Простите, сегодня я был не самым остроумным собеседником… Хотя что я извиняюсь — я ведь никогда и не был особенно остроумен.