на главную   интервью

Аки Каурисмяки. Против течения

Inrocks.com  |  07.02.1991
Зрелого не по годам, эрудированного и загадочного Аки Каурисмяки можно было бы назвать «Караксом пролетариев», если бы не бешеный темп, с которым он снимает прекрасные фильмы, полные черного юмора, неброские и беззащитные. Плывя против течения нашего вырождающегося общества, отшельник живет в атмосфере старого мира и ведет обратный отсчет времени.

В своём последнем фильме «Я нанял убийцу» вы одновременно и автор сценария, и постановщик, и монтажёр, и продюсер. Вы считаете, что автор с таким именем должен сам контролировать весь процесс?

– Мне нравится самому участвовать во всем, что я делаю. Если вы дворник и убираете на улице собачье дерьмо, то вы его убираете; вы не стоите и не ждете, пока кто-нибудь это сделает за вас. Я эту работу сделал и, значит,  знаю, о чём говорю. Когда я всё делаю сам, процесс идёт гораздо быстрее. У меня есть своя команда, у каждого есть определённые обязанности.  Я очень предан этим людям, они мне близки, я знаю обо всех их личных проблемах. Мои осветители – немцы; фотограф на площадке – бразилец; декоратор – англичанин, а все остальные – финны. Мы как одна семья и мне это нравится.

В фильме «Я нанял убийцу» Жан-Пьер Лео играет француза, обитающего в Лондоне. Этим вы хотели показать странный характер его персонажа?

– Этот персонаж иностранец не только в Англии, но и повсюду. Почти как в фильме Витторио Де Сика «Умберто Д». К тому же, я использовал тот факт, что французы не способны говорить на иностранном языке, из этого получилась неплохая шутка (смеётся)… Поймите меня правильно, для француза он неплохо говорит по-английски, но,  если честно, английским это сложно назвать. Избавиться от акцента невозможно. Лично я – финн и по-английски говорю не очень. Но у нас есть английская «h» (смеётся)… В конце концов, я сам иностранец в Англии; Жан-Пьер в этом фильме сыграл и меня самого. Чтобы вам всё объяснить подробно, понадобится дня два, начинать нужно с детства.

Вы открыли для себя Жан-Пьера Лео после его роли Антуана Дуанеля?

– Да, я видел его в «400 ударов», а ещё в «Мужчине и женщине» Годара и у Жана Эсташа в «Мамочке и шлюхе». Когда я играл в своём первом фильме, я пытался ему подражать. Теперь мы вместе  сделали фильм, где, как мне кажется, он подражает мне, подражающему ему. Очень интересно получилось... (смеётся) Я хотел, чтобы он у меня сыграл, и я вовремя его нашёл. Я хотел, чтобы Дуанель стал немного постарше. Я настолько им восхищался, что для меня большая честь работать с ним.

Кадр из фильма 'Я нанял убийцу', 1990 г.

Лондон у вас очень мрачный и угнетающий. Это реакция на фальшивость окружающего мира?

– Я люблю грязь. В вашем вопросе уже есть ответ. Мои фильмы – это ответная реакция на современный мир, который я ненавижу. Я принадлежу к старому миру. Я показываю старый мир, мне абсолютно наплевать на другой. Новый мир слишком красив для меня.

Что такое «старый мир», когда и где он заканчивается?

– В Финляндии это случилось примерно в 1963 году. Это год, когда началось разрушение старой Финляндии. А закончилось всё к 1973 году.  Во Франции вы можете пройтись по улицам и сделать свои выводы. У Жака Тати в фильме «Мой дядя» хорошо показана  хронология процесса разрушения.

О прошлом персонажа Лео ничего неизвестно, и когда он встречается с девушкой, он очень прямолинеен. Вам не нравятся пространные психологические беседы?

– Когда вы разговариваете с девушкой, нужно сразу переходить к главному, иначе она просто не захочет вас слушать. Я не люблю разглагольствовать, это пустая трата времени. Если вы хотите что-то сказать, высказать своё мнение или доказать свою правоту, сразу переходите к главному. Зачем кружить как кошка вокруг миски? Жизнь идет. Зачем лгать? Почему не быть честным с самим собой в любых обстоятельствах? Если вы идёте по улице и видите собачье дерьмо, уберите его. Если вы не хотите этого делать, идите домой спать и смиритесь с тем, что вас уволят с должности уборщика. Это ваше решение. Не стоит терять время на лицемерие. Мне наплевать на всю эту болтовню, коктейли и прочее. Для многих людей светские развлечения имеют огромное значение, но только не для меня – мне на них наплевать.

А есть ещё режиссёры, у которых в фильмах нет лишней болтовни?

– Таких много, но шанс выпадает далеко не всем. Я счастлив, что не стал этого шанса ждать, я взял его сам и пошел прямо к цели. Когда я решил снимать кино, я был мойщиком посуды в одном из ресторанов Стокгольма, я стоял на самой низшей ступени социальной лестницы. Дела шли не очень и я сказал себе: «Буду снимать фильмы». Если честно, то первым решился на это мой брат Мика. Он тогда красил стены в квартирах. Однажды он бросил кисть, не докрасив свою часть стены, и сказал мне: «Дальше так продолжаться не может, давай снимать кино». Мы собрали его краски и начали снимать кино. Если решили что-то делать, нужно делать. Если не получается, всё равно нужно это сделать, даже если это получится плохо.

Вы были достаточно молоды, когда сняли свой первый фильм.

– Как я уже сказал, у нас слишком мало времени, чтобы тратить его понапрасну.

Для вас важно было работать вместе с братом?

– Нам нужны коллеги, нужны друзья, чтобы самим себе придать смелости. Очень важно создать команду. Некоторые из тех, с кем я начинал, до сих пор работают вместе со мной. Профессия кинорежиссёра очень трудна, чтобы быть одним из лучших, нужны люди, которым можно полностью доверять. А я хочу быть одним из лучших. Если кому-то удается превзойти вас, вы говорите себе: «Чёрт возьми, я должен сделать лучше, чем он!» Быть лучшим – не преступление… (Официанту) … Месье, «Кэмел» без фильтра, пожалуйста. Три пачки.

Персонажи ваших фильмов всегда занимаются монотонной, механической, скучной работой.

– Это то, чем занимался я сам, когда был молодым. Я знаю, о чём говорю. Когда я был школьником, я вкалывал на стройке всё лето. После школы, я три года зарабатывал на жизнь любыми случайными заработками: на стройке, в типографии и т.д. Я знаю все эти профессии и могу их описать.

Многие ваши фильмы начинаются на рабочем месте, на заводе, в конторе… Помимо того, что вы сами занимались такой работой, что ещё сближает вас с этим рабочим миром?

– Они лишние в этой жизни. Я тоже неудачник, я часть их семьи. Мне неинтересно снимать кино о проблемах среднего класса, о проблемах тех, кому 50, мне неинтересно показывать их красивые дома. Я никогда не жил как они, я не могу это описать.  У рабочего класса нет родины. Я никогда не снимал фильмы ради денег, я снимаю кино ради кино. Пока в вас нет желания разбогатеть, неважно, чем вы занимаетесь, режиссёр вы или рабочий, без разницы. Главное, своей работой не навредить природе. На съёмках я никогда не прошу срубить дерево или сорвать цветок; я никогда не стану губить природу ради камеры. Это единственный принцип, которому я следую как режиссёр.

Вы постоянно причисляете себя к неудачникам. Съёмка фильмов априори дает вам меньше свободы, чем работа на заводе?

– Я на заводе был намного счастливее. Правда. Мне не нужно было жить в дурацких гостиницах, как вот эта, например, с диско-баром. Конечно, я рад встрече  с вами.…  Но такая жизнь не для меня. Когда я работал на заводе, у меня смена заканчивалась в 4 или 5 часов вечера, иногда в 3 часа ночи, но… Я заканчивал работу и мог идти домой… если у меня был дом.

В таком случае, зачем это было менять?

– Мне нужно было высказаться. Рабочие, что сейчас работают на заводе, могут смотреть мои фильмы и смеяться над хорошими шутками (улыбается)…. У каждого человека в обществе есть своя роль, моя роль, похоже, снимать фильмы. Я, правда, не выбирал. Я следовал своей интуиции, это не было осознанным решением. Сейчас вот я здесь, а в следующем году меня может и не быть.

Сами вы из рабочей среды?

– Скорее, из среднего класса. Из семьи, в которой никогда большого значения не придавали деньгам. У нас повсюду были книги. Это  очень полезно для образования молодого человека.

Повторю свой вопрос. Вы не думаете, что, будучи режиссером и зарабатывая себе на жизнь творчеством, вы сейчас в более завидном положении, чем были, когда работали на заводе?

– Нет, это гораздо хуже.  У меня есть 25 человек, которыми я должен руководить. Я несу ответственность за их зарплату. Я не могу остановиться, я жертва обстоятельств.  На заводе я не беспокоился ни о чём, кроме своей работы, а тем более не беспокоился о судьбе 25 семей.  В кино у меня есть контракты, я занят одним, другим, третьим, я слишком за многое отвечаю.

Какой была бы реакция рабочих, если бы они услышали, что их жизнь лучше, чем ваша?

– Я совсем не так сказал. Вы должны очень точно записать мой ответ на этот вопрос. Я не говорю, что они счастливее, чем я, я говорю, что, работая на заводе, я был счастливее, чем сейчас. Но вы не можете быть счастливыми всё время, нужно продолжать жить. В этом мире есть так называемый рабочий класс, у которого никогда не будет главной роли. Есть другой класс, класс имущих, которые живут только ради денег. Не все, но большинство из них. Ещё раз повторю: деньги не делают людей счастливыми.  Когда у людей есть еда и крыша над головой, они намного счастливее, чем богатые, которые не знают, что делать со своими деньгами. Они каждый день покупают видеодиски и спрашивают друг друга, почему они несчастливы. Если хотите быть счастливыми, оставайтесь бедными! Я беден, мой телефон отключён. Это хорошо, никто мне внезапно не позвонит и у меня всегда есть время, чтобы выгулять своих собак …

Те, кого вы называете проигравшими, на самом деле не проигравшие?

– Конечно, нет.  Они настоящие победители.  Когда у человека не достаточно денег, у него есть друзья.  А когда человек слишком богат, он ездит на лимузине с тонированными стеклами и никогда никого не видит. Это скучно…. Я решил стать режиссёром, но я не могу сказать, что это сделало меня счастливым. Счастливым быть трудно.

Что вы чувствуете, когда заканчиваете работу над фильмом?

– Каждый человек хочет оставить после себя какой-нибудь след на этой земле. На сегодняшний день мой след - это десять плохих фильмов…. Ну, один из десяти ещё более-менее стоящий, а остальные неудачные.  Последний, «Я нанял убийцу», пожалуй, неплох… Нет, на самом деле у меня два приличных фильма (улыбается)… Но у моих фильмов есть одно важное качество, они честны – независимо от того, хорошие они или плохие.  

Критики очень хорошо отзываются о ваших фильмах.

– Я никогда не читаю критику. Я никогда не читаю свои интервью, поскольку говорю там слишком много глупостей. Я ненавижу перечитывать всю эту ерунду. Я ненавижу читать отрицательные отзывы, поэтому я вообще не читаю критику. Я был критиком, поэтому знаю, о чём говорю. Я раскритиковал два фильма, после чего остановился. Критики видят либо шедевры, либо дерьмо, они утратили способность замечать оттенки. Причин для того, чтобы кино понравилось или не понравилось, великое множество. Нужно сконцентрироваться на положительных моментах в фильме. Если я был в плохом настроении, значит разнесу этот фильм в пух и прах. В этом главная проблема не только кинокритиков, но и рок-критиков, и литературных критиков.

Ваши фильмы правдивые, но, по вашему мнению, плохие. Чего им не хватает, чтобы быть хорошими?

– Им не хватает таланта, например. Зачатки таланта в них есть, но этого недостаточно. Впрочем, если бы я случайно снял настоящий шедевр, к чему было бы продолжать? Оставалось бы просто сидеть возле камина с чашкой чая в окружении своих кошек и собак (улыбается)… А так, я счастлив, что остается чувство неудовлетворенности своей работой. Я счастлив, что в моем последнем фильме меньше недочетов, чем в предыдущих. Медленно, но я учусь на своих ошибках, я  никогда не совершаю одну и ту же ошибку дважды.

А вы хотите создать шедевр?

– Конечно, иначе я сделал бы передышку.

Говорят, что ошибки и недостатки делают фильм интереснее и индивидуальнее.

– Это правда. Я не стремлюсь создать просто шедевр. Я хочу делать такое кино, которое я любил, будучи ребёнком. Я хочу снимать фильмы, которые нравятся мне и которые нравятся публике. Я не хочу никаких наград, «Оскаров» и хорошей критики. Я знаю, что такое хороший фильм, я видел такие фильмы…  у других режиссёров.

Кадр из фильма 'Я нанял убийцу', 1990 г.

Полностью ли вы удовлетворены фильмом «Я нанял убийцу»?

– Да. Но я ещё не знаю, какова будет реакция публики. Это ещё пока не то, к чему я стремлюсь. И если быть честным с самим собой, у меня никогда такой работы и не будет. Моя собственная работа никогда не принесёт мне такого удовлетворения, как работа других.

Это заставляет вас двигаться дальше?

– До тех пор, пока не упаду замертво. А это не заставит себя ждать.

Что это за фильм, «Последний праздник» Генри Касса, который так повлиял на вас?

– Никто, кажется, этот фильм не знает. Генри Касс жил в Лондоне, я не знаю, что с ним сталось. Это один из тех блестящих режиссёров, которых позабыла история. В 60-е годы «Cahiers» [1] вновь вернули в свет таких людей как Хоукс, Уолш, Форд, Кёртиз… Их фильмы были произведениями искусства, а не голливудскими дешёвками. Почти забыты такие режиссёры, как Майкл Пауэлл или Прессбургер; Генри Касс – всеми забытый мэтр английского кино. Я никогда не смогу достичь их уровня, у них есть то, чего нет у меня: наличие киностудий.  Им достаточно лишь нажимать клавиши, как при игре на пианино. А моя студия – это улица.

Вы хорошо знаете историю кино. Это нашло отражение в ваших фильмах?

– Я этого не чувствую.  Я сбежал в горы. Это не прихоть мятежника, я действительно ушёл в горы. Здесь я ничего не читаю, ничего не хочу знать. Моя единственная цель – основательная, планомерная работа.

Есть вещи, которые роднят вас с Джимом Джармушем: минимализм, сдержанный юмор. Но ваше видение ещё более мрачное, чем у него.

– Ох уж эти чертовы «янки дудл»! [2]... Джим один из моих лучших друзей, мне очень нравится то, что он делает. Я был дистрибьютором всех его фильмов в Финляндии.... Но это всё-таки «янки дудл» (смеётся)... Джим знает тёмную сторону жизни, но он не показывает её, потому что хочет, чтобы публике нравились его фильмы. Я тоже стараюсь угодить публике, но я скучный человек. В моих фильмах люди не так счастливы, как хотели бы.  Я стараюсь, чтобы хотя бы заканчивались мои фильмы хорошо.

Даже «Девочка со спичечной фабрики?»

– А там есть хэппи-энд: героиня избавилась от общества. Она заканчивает в тюрьме, где тихо и спокойно, где бесплатно кормят, и где нет этого самого общества (нерешительное молчание)…

Сняв «Ленинградских ковбоев», вы хотели сделать свой роуд-муви, последовав примеру  Джармуша или Вендерса?

– Скорее, не из-за них, а из-за обстановки  50-х.  «Более странно, чем в раю» я увидел в Париже во время своего медового месяца. Я решил, что это шедевр.  Много лет спустя я снова случайно наткнулся на него. В этом мире всё происходит случайно.  Вендерса я тоже очень уважаю, это утонченное европейское кино. Такие люди относятся к кино, как к искусству, они знамениты, но не собираются в Голливуд.

– У Вендерса чувствуется некоторая закомплексованность по отношению к Америке и, в то же время, очарование ей. Вам это знакомо?

– Я люблю настоящую Америку.  Я терпеть не могу Западное побережье, где живут одни юристы и психиатры. И ещё я ненавижу запах крема для загара. Моя жена ездила туда, она сказала мне, что всё побережье пахнет маслом для загара.  Я ответил, что моей ноги там никогда не будет. Так что, мне не светит закончить свою карьеру в Голливуде.

А где настоящая Америка?

(Размышляет)... Есть много Америк. Можно сказать, что если отбросить Калифорнию и Флориду,  то это и будет настоящая Америка. У меня не было разочарования Америкой, когда попал туда первый раз, благодаря кино, я уже имел  представление о ней. В реальности она оказалась не такой мрачной, как я себе представлял. В самых бедных кварталах я встречал только замечательных, дружелюбных людей. В любой стране есть два разных мира. Эта гостиница («Георг V») очень отличается от той, где я живу сейчас в Клиньянкуре. Везде есть два мира: те, кто живет ради денег, и те, кто живет ради жизни.

Как объяснить тот факт, что ваша комедия «Ленинградские ковбои» - это самый мрачный ваш фильм?

– Я здесь не для того, чтобы объяснять. Просто накатывает тоска и всё. Если я снимаю фильм, который нравится публике, я счастлив и это придаёт мне сил для создания нового фильма. Если фильм не нравится публике, я расстраиваюсь, но не сильно. Возможно, через 20 лет кто-то меня и поймет. Я видел, что произошло с фильмом «Золотая каска». Как только фильм вышел, он никому не понравился, а сейчас он в десятке лучших фильмов всех времён. По-моему, никто ничего лучше не сделал. При жизни Беккера не хвалили. Поэтому я говорю себе: «Что ж… Я честно сделал этот фильм, возможно, кому-нибудь где-нибудь в Гонконге в 2007 году он случайно попадётся на глаза. Возможно, там, в Гонконге, в 2007 году он кому-нибудь понравится». Этого для меня достаточно, это всё, что мне нужно. Мне не нужна большая аудитория, пусть всё идёт так, как идёт.  Я фаталист.

Вы не питаете уважения к окружающему миру, но уважаете людей, которые ходят смотреть фильмы?

– Я тоже ходил. Я с уважением отношусь к журналистам, поскольку сам был журналистом, к публике, поскольку я сам часть публики. Сейчас я занимаюсь прокатом и показом фильмов, но я не забыл, что значит быть зрителем. Поэтому я стараюсь, чтобы зрителю было приятно, насколько это возможно – показываю ему самые лучшие фильмы, которые могу достать. Но поскольку у меня не так много денег, это очень сложно. Во всяком случае, я показываю то, что нравится лично мне, все фильмы Буньюэля, другие похожие вещи. Пусть я даже теряю на этом деньги… мне все равно. Конечно, я не могу делать фильмы для истории кинематографа или только для себя, чтобы зафиксировать процесс разрушения прежнего мира… Чем примерно я и занимаюсь. Поэтому мне нужна публика, и я очень рад, что она у меня есть. Но это не широкая публика, я это знаю и принимаю, это так. Я не хочу грандиозной рекламы, мне не нужен кассовый успех… Мои фильмы не для широкой публики, это фильмы для лузеров… таких как я. И в этих словах нет ничего расистского, просто я встречал людей разного типа: одним нравится одно, другим – другое. А мои фильмы… Они мало кому нравятся.

Ваши фильмы, в основном, о рабочих, но смотреть их в кинотеатры приходит другая публика. Вас это не беспокоит?

– Эйзенштейн и Ленин считали, что кино на тот момент было для русских важнейшим из искусств… Но если вы работаете на заводе, вы слишком устаёте, чтобы в тот же вечер идти в кино и смотреть фильм о своей же жизни. Если бы я работал на заводе, то пошел бы смотреть какую-нибудь комедию, а не печальную историю, снятую каким-то финским кретином. Настоящая комедия заставляет вас смеяться и забыть о том, что завтра вам опять нужно вставать в 5 утра.

Кто приходит на ваши фильмы в Финляндии?

– Это не так важно. Но, когда я снял фильм о водителях мусоровозов «Тени в раю», я организовал премьеру этого фильма для водителей мусоровозов всего города. Они все пришли со своими семьями и хорошо провели время (улыбается)… Для меня это очень приятные воспоминания. Потом был небольшой праздник. Они сказали, что их жизнь не такая, как в фильме, но это было забавно.

Жизнь ваших персонажей всегда зависит от случайной встречи: Лео спасает встреча с цветочницей, жизнь девушки со спичечной фабрики меняется после встречи с мужчиной, от  которого она забеременела. А ведь в действительности жизнь может спасти и что-то другое,  какие-то пристрастия: фильмы, музыка, книги, коллекции марок. А жизнь ваших персонажей слишком уж абстрактна, пристрастий у них нет.

– Есть некоторые вещи, которые я оставил для Голливуда. Столько людей показывают постельные сцены. Я думаю, в Калифорнии есть магазин, где вы можете купить такие фильмы. Я оставил этот жанр другим, спальня – это слишком личное, это не для кино. Конечно, у всех есть пристрастия, как например, фильмы Бунюэля или Ренуара, и т.д. В жизни моих персонажей происходят и постельные сцены. Но мои персонажи – люди стеснительные, они не выносят это на всеобщее обозрение. Они не могут раскрыться, когда шумно. Я всегда придерживаюсь этого стиля.

Кадр из фильма 'Я нанял убийцу', 1990 г.

Я имел в виду немного другое, не любовные отношения: они могли бы увлекаться музыкой или литературой.

– Тут мы возвращаемся ко мне. Со всем этим я топтался на месте, я был слишком впечатлительным. Через какое-то время я захотел работать на стройке. Поскольку сам я не могу найти в своей жизни покоя, я хочу дать его хотя бы своим героям. По крайней мере, они не кричат и никуда не спешат. Они могут жить своей жизнью. Я сейчас живу там, где снимаю, так как снимаю постоянно. И там, все кричат, суетятся, меня это выматывает. Мне хочется спокойствия, комфорта и тишины в фильмах. Поэтому я и восхищаюсь Робером Брессоном.

A вы хотели бы снимать фильмы вообще без диалогов?

– Я был очень близок к этому в «Девушке со спичечной фабрики». Если бы я продолжал в том же направлении, то следующим был бы немой фильм. Поэтому я решил снимать кино со звуком. Следующий фильм будет действительно многословным, в нём не будет ничего, кроме разговоров. На французском. Я не говорю по-французски, а фильм снимаю на французском языке, с актерами, которые не говорят по-французски, но мне всё равно. Фильм на французском и точка.

Вы говорили о Брессоне, а мы подумали еще и о Жан-Пьере Мельвиле.

– Я у него украл синий цвет стены в фильме «Я нанял убийцу». Жан-Пьер Мельвиль для меня учитель. Его герои не слишком разговорчивы, правда? Но они закрывали дверь именно так, как требовалось и открывали её точно тогда, когда это было необходимо. В одной из сцен я сказал Жан-Пьеру: «Ты заходишь в комнату, открывая дверь, точно как Ален Делон в «Красном круге» Мельвиля».

Можно сказать, что в Финляндии любят кино, так же, как во Франции?

– В Финляндии больше показывают голливудского дерьма, куда больше чем у вас. Во Франции привыкли уважать собственные фильмы, а у нас этого нет. Снимать хотели бы многие, но от них ничего не зависит. Мы совершенно одни. Мало кто может продолжить традицию.  Неделю назад один из последних покончил жизнь самоубийством… Мы всё более одиноки. Другой умер от рака в тот же день, так что… Чувство одиночества становится всё более гнетущим.

Действие фильма «Ленинградские ковбои» происходит в США, «Я нанял убийцу» - в Лондоне, следующий фильм будет в Париже… В Финляндии сейчас нельзя снимать кино? 

– Нет… Возможно, я вернусь и сниму там фильм, если буду жив… Но я рассказал уже все истории, которые должен был показать. Значит, я должен измениться. В Финляндии осталось не так уж много хороших мест, это уже современная страна. Я показал каждый бар, который мне нравился, моя камера побывала в каждом уголке Хельсинки. Мне пришлось уехать, чтобы найти новые места.

Но ведь вы снимали фильмы не для того, чтобы сбежать из страны, а для того, чтобы их показывать. Здесь нет противоречия?

– Я же не навсегда уехал из страны, я возвращаюсь туда каждое лето. Я продолжаю документировать. Я съездил в Лондон, в Ист-Энд, я показал то, что увидел, а потом я узнал, что там собираются строить бизнес-центр. Значит, не будет больше Ист-Энда. Потом я поехал в Париж и увидел последние уголки старого Парижа. Как только я уеду, от старого Парижа ничего не останется, на этом месте построят что-нибудь другое. Я сохраняю эти места… Я не финн, я – европеец, я не верю в границы.

Вы чувствуете, что старый мир быстро исчезает, и вы спешите из одного города в другой. 

– Да, это так. После Парижа следующий фильм буду снимать в Ирландии.

Кажется, в Ирландии старый мир исчезает медленнее.

– Я знаю, поэтому и хочу туда поехать и спокойно снять фильм.

Можете ли вы по-прежнему чувствовать контакт с людьми на улице, если вы все время без оглядки бежите с одного места на другое?

– Этот вопрос мне часто задают. На прошлой неделе в Глазго проходил европейский фестиваль. Приехав туда, я увидел самую отвратительную имитацию оскаровской церемонии. Все надели черные галстуки и отправились на торжество. А я пошел в паб неподалеку, где нашел себе хороших шотландских друзей, таких же неудачников,  как и я. Мы отлично провели время, пока все были на этой церемонии, где нет ни бара, ни туалетов… Я всё время в контакте. Моя повседневная жизнь вполне нормальна. Но если я этот контакт потеряю, то в этом будет и ваша вина, потому что, если я всю свою жизнь буду давать эти интервью, то у меня не останется больше времени. Поэтому я останавливаюсь. Это одно из последних интервью, которое я даю. Я должен остаться в толпе, в реальности, если я хочу продолжить свою работу. Приятно один раз прокатиться в лимузине, но... Лучше прогуляться. Нужно чувствовать улицу.

Некоторые ваши фильмы, в том числе «Ариэль» и «Я нанял убийцу», заканчиваются отъездом главных персонажей. Кажется, невозможно оставаться где-то надолго: находясь в одном месте, мы уже думаем о следующем.

– Потому что я потерял свою страну. Я потерял Финляндию, как только она стала современной, все леса очень быстро вырубили. Они хотят всё уничтожить. Это всё потому, что люди сейчас слишком послушны. Банки, страховые компании, правительство – все вместе уничтожают страну. Вы ещё можете найти следы старой Финляндии в наших фильмах. В действительности всё происходит очень быстро. Настолько печально было видеть эту эволюцию, что я не выдержал. Нужно было уехать. Может быть, поэтому я так взволнован и сердит. У рабочего класса нет родины.

Когда к вам впервые пришло осознание этой потери?

– С рождения. Когда мне было три года, я видел последние минуты старой Финляндии, аграрной Финляндии, которую я так любил. Потом я увидел всё то, что происходит до сих пор. Потом появилась потребность всё это сохранить. Но я борюсь и по-своему. У меня есть свой собственный способ. Я покупаю леса, чтобы никто их не смог вырубить. Я плачу за это уже 10 лет. Не только в Финляндии. Я немного сумасшедший (улыбается)… Я плачу за это 10 лет, поэтому мой телефон отключен. Но в любом случае, разрушение продолжается, я это вижу. Вы можете произносить красивые речи и устраивать демонстрации, но единственный способ сохранить лес, это его купить. Половина Финляндии против того, что происходит, но… Правительство – это группа марионеток, за которыми стоят банки… Это как неуправляемая машина. Я никого не обвиняю конкретно, кроме тех людей, которые принадлежат системе и даже не задумываются о том, что мы делаем. На самом деле, что мы делаем? И почему? Вырубаем лес, чтобы напечатать «Плейбой». Напечатать отвратительный журнал – это не повод, чтобы вырубать леса.  А потом этот журнал продают людям, которые хотели бы пойти в лес. А у нас нет больше леса и нам не остаётся ничего другого, кроме как читать «Плейбой».

Как вы думаете, это можно остановить или хотя бы замедлить?

– Год назад я еще надеялся на это. Но, кажется, этого не случится. Только что они решили вырубить лес в Лапландии. Они сказали, что это будет не рентабельно, но все равно делают это, потому что эта ужасная машина уже запущена. Когда-нибудь люди это осознают, но будет слишком поздно.

Что вы ждете от своих фильмов? Что они смогут этому помешать?

– Я надеюсь. Других фильмов делать я не могу. Но я не только покупаю леса, я их ещё и сажаю. Новые леса, пока ещё не очень большие (смеётся)… Самые разные породы деревьев, моя жена их хорошо знает, она и руководит: «Это дерево сюда, ты там копаешь…?»

Вы можете представить себе мир через 20 лет?

– Меня уже там не будет, чтобы увидеть его… Я слишком много курю. Я не хочу его видеть. Я умру вместе с этим веком… с оружием в руках и в сапогах. Так должны были умереть «Ленинградские ковбои». Нет, я не хочу посмотреть, что произойдёт, я не питаю никаких надежд. Надежда есть всегда, особенно, если кто-то что-то пытается делать. Но, если ничего не делать, есть от чего ужаснуться.

У вас есть дети?

– Нет, у меня две собаки… это и есть мои дети. Я не вижу никаких причин для того, чтобы иметь детей в этом мире.

Можете ли вы представить, что что-то сможет вас переубедить?

– Надежда есть всегда, но….  В прошлом году зародилась такая искорка, в Европе произошли большие изменения. Кое-где мир стал меняться в лучшую сторону, даже некоторые политики заметили, что с природой что-то не так. Но, чтобы положить конец насилию против других человеческих существ, есть только один путь – нет людей, нет насилия. Это звучит пессимистично, но если вы мне задаёте честные вопросы, я, как мне кажется, даю на них честные ответы. Я не думаю, что есть надежда, но давайте её дадим.

Фильм «Я нанял убийцу»  заканчивается на оптимистической ноте, в отличие от «Девушки со спичечной фабрики».

– Когда я делал «Девушку со спичечной фабрики», я думал только о себе и ни о ком больше. У  меня не было мысли кого-то обнадеживать.

В фильме «Я нанял убийцу» конец обнадёживающий.

– Да, я надеюсь, что получилось именно то, что я и хотел сделать. Это хэппи-энд, каким я его себе представляю… Это вам или мне? (указывая на полный стакан) Я себе заказывал, мне принесли… Но этот, нет, не помню, чтобы я его заказывал. По-моему, это джин с тоником, тогда я его выпью (наверное, третий или четвёртый).

В «Ленинградских ковбоях» вы с улыбкой и в то же время с любовью показываете рок-н-ролл. Это важно для вас?

– У вас когда-нибудь были вечеринки с друзьями? И какие диски вы слушали? Рок-н-ролл?! Вы танцевали?! Я тоже, я плохой танцор, но иногда мне хочется потанцевать рок-н-ролл, панк и всё такое. А иногда танго. Так что рок-н-ролл важен. Но культура, основанная на нём, довольно забавна. Я стараюсь показать два этих аспекта. Рок-культура была важна во времена моей юности. Потом я постарел и стал слушать танго. У каждого финна с рожденья рок-н-ролл в душе. Вы, французы, теперь рождаетесь с музыкой диско. А раньше это были песни Жака Превера под аккордеон.

Это старый мир?

– Да, там и есть моё место. Я чувствую, что родился слишком поздно. Поэтому я хочу, чтобы меня окружал старый мир. То, что происходит вокруг, меня пугает.

Кадр из фильма 'Я нанял убийцу', 1990 г.

Ваши персонажи часто слушают классический рок. Но в ваших фильмах есть и более современные музыкальные фигуры, как Джо Страммер, например, в последнем фильме.

– Он тоже часть старого мира. Даже если старый мир мёртв, мы обязаны быть его продолжением. В противном случае, нам тоже нужно умереть. Что весьма неприятно. Вот вы продолжаете писать для газеты, я продолжаю снимать фильмы, Страммер продолжает играть свою музыку. Всё правильно, разве нет? Мы же не можем просто рухнуть замертво. Можем, но через час нам это наскучит, потому что мы не умрём. Нам надо будет ходить в туалет и всё такое (улыбается)…. Вот почему мы должны двигаться дальше, какой бы ни была эта дорога, мы должны продолжать.

Такая вещь, как музыка – это просто увлечение или она может реально помочь?  

– У вас во Франции плохая система образования, как и у нас. Сначала мы должны поверить в этот мир, а затем осознать, что в нем нет ничего, во что можно верить. А когда мы это понимаем, уже слишком поздно. Конечно, рок-н-ролл… Пойдемте в бар, только не на Елисейских полях, а в Клиньянкуре. Там есть заведение, где продают всё, а в центре есть бар. Давайте сходим туда в воскресенье, вы увидите остатки старой Франции. Посмотрите на лица людей, на их манеру держаться. Но не пишите об этом в газете, иначе все придут туда и от старой Франции ничего не останется (улыбается)…. И туалеты там плохие, не ходите туда. Я вам обещаю, что приеду сюда весной и покажу вам старую Францию. По крайней мере, Францию 60-х. Париж большой, в нем можно найти такие места. Во всяком случае, на Елисейских полях я снимать не буду, как и в Лондоне, на Площади Пикадилли.

Однажды я встретил Куросаву. Он мне сказал одну вещь: нужно помалкивать о своих проектах, если не хочешь, чтобы их украли. Но я снимаю настолько плохие фильмы, что никто больше не сможет так снять. Никто не сможет украсть у меня идею. Нельзя украсть плохой фильм. Для этого у меня достаточно таланта. Я лучший в мире. Я понял, что никогда не смогу снять самый лучший фильм всех времен. Но, может быть, я мог бы снять самый худший? Это тоже неплохо, правда? Да. Спасибо.

(Он сам останавливает магнитофон).


[1] Cahiers du Cinéma – французский журнал о кино.
[2] Беззаботные и оптимистичные американцы (Yankee Doodle - национальная американская песня).

Перевод с французского:  И. Хлюбко, специально для сайта aki-kaurismaki.ru

Оставить комментарий