Семь кругов с Аки Каурисмяки

Аки Каурисмяки сидит в тяжелом черном пальто и гримасничает. Король уныния выглядит столь скверно, что более унылый вид сложно себе представить. Мне подсказывали, что брать интервью у него лучше с самого утра, потому что потом он начинает пить. Сейчас четыре часа пополудни, и, по-видимому, за предыдущие несколько часов он уже успел влить в себя изрядное количество белого вина.

Он ждет, когда один из сотрудников лондонского «Сохо Хаус» [1] подойдет к нему с просьбой потушить сигарету, и не обманывается в своих ожиданиях. «Простите, сэр, но Вам уже говорили, что здесь не курят». Каурисмяки выглядит удивленным, словно он впервые об этом слышит, извиняется и бросает зажженную сигарету в стакан с водой. Подошедшая официантка поднимает стакан, чтобы унести его. Каурисмяки начинает кричать так, будто он только что стал жертвой вооруженного нападения. «Это моя вода! Это моя вода!». Официантка спасается бегством. Величайший финский режиссер улыбается.

Каурисмяки, которому на днях исполнилось 55 лет, – один из моих любимых режиссеров. Уже более 30 лет он снимает тоскливейшие комедии – ленты, являющиеся подлинным отражением не только его собственной души, но и духа его северной родины. Они мрачны и безрадостны, герои в них похожи на моржей, а героини – на крыс. Персонажи тянут свою безрадостную лямку на фабриках или в подземных угольных шахтах, моют посуду и лишь изредка перекидываются между собой хоть словом. (В снятой в 1990-ые «Девушке со спичечной фабрики» с начала фильма до первой реплики проходит 13 минут при общей продолжительности ленты в 68 минут.) Они, как правило, слишком много пьют, а те, что порешительнее, и вовсе сводят счеты с жизнью. В одной из начальных сцен «Ариэля» отец и сын сидят в баре, затем отец встает, идет в уборную и пускает себе пулю в висок. Лучшее, на что могут рассчитывать его герои, – побег, совершаемый обычно посредством парохода.

Однако фильмы эти удивительным образом являются одновременно смешными и романтичными. Более того, чем горше отчаивается сам Каурисмяки, тем нежнее становятся его работы. Все просто, как объясняет режиссер: «Когда исчезает последняя надежда, не остается причин для пессимизма». «Человек без прошлого», завоевавший в 2002 году Гран-при Каннского кинофестиваля, может служить типичным примером приобретенной им в последние годы способности отыскивать надежду в, казалось бы, безнадежных обстоятельствах: безымянный мужчина подвергается нападению хулиганов, остается лежать без сознания на улице, теряет память и благодаря всему этому, окруженный заботой бродяг и бомжей, обретает шанс заново построить свою жизнь,

Каурисмяки закуривает очередную сигарету. Его новый фильм «Гавр» (снятый во Франции, но от этого не ставший менее финским) создан после шестилетнего перерыва и является самым причудливо оптимистичным в творчестве режиссера. По сути, этой картиной он, вполне возможно, создал новый кинематографический жанр – сказку о беженцах. В начале фильма полиция обнаруживает контейнер с людьми, ищущими убежища; мальчик убегает и пытается найти укрытие на отмелях холодного моря, где его обнаруживает и отводит к себе домой пожилой чистильщик обуви. Да, персонажи по-прежнему безмолвно страдают и пьют, но в то же время «Гавр» представляется изумительным гимном силе любви.

Что вдохновило Каурисмяки на создание такого фильма? «Я читал все новые и новые статьи, смотрел все больше телевизионных новостей о людях, утонувших в Средиземном море и так и не добравшихся до Европы, которая, как им обещали, должна была стать для них землей обетованной. Они приезжают сюда исполненными надежд, и это стало все сильнее тревожить мой разум. Так что я могу сделать? Конечно, фильм. Я, может, и выгляжу крутым парнем, но сентиментальнее меня человека не найти. Меня волнует судьба окружающих, причем куда больше, чем своя собственная».

В фильме есть замечательный диалог, когда чистильщик обуви спрашивает свою больную раком жену, может ли он навестить ее в больнице. Она просит его не делать этого, пока самое худшее не останется позади: «Приходи через две недели и принеси желтое платье, которое я носила в Ла-Рошели». Я признаюсь своему собеседнику в том, что это моя любимая фраза в фильме. Он улыбается: «Моя тоже. Я плакал, когда писал ее». Почему Ла-Рошель? «У нас с женой связаны с этим городом чудесные воспоминания».

Каурисмяки продолжает курить в практически полной темноте, ожидая неотвратимого хлопка по плечу, и параллельно рассказывает мне о найденном им решении проблемы жизненной несправедливости. Соавторами такой философии вполне могли бы стать Сэмюэл Беккет и Усама бен Ладен. «Я не вижу для человечества иного выхода, – излагает он убийственно монотонным голосом, – кроме терроризма. Мы избавимся от 1%». Что за 1%? «Единственный способ, за счет которого человечество может выбраться из нынешнего бедственного положения, заключается в убийстве 1%, которому принадлежит все. 1%, который довел нас до того состояния, в котором гуманизм не имеет никакой ценности. Богатые. И политики, служащие марионетками в их руках».

Он когда-нибудь задумывался о том, чтобы пойти в политику? «Нет, никогда. Политика – грязное дело». Остается только догадываться, изрек бы мой собеседник что-нибудь другое, будь он трезвым; подозреваю, однако, что он мог бы стать еще более радикальным в своих выражениях. Конечно, нельзя исключать, что все это лишь позерство, но мне так не кажется. Его собственная жизнь была еще тоскливее его фильмов. Он рассказывает о своих близких родственниках, которые покончили жизнь самоубийством, и просит меня не упоминать в статье их имена. Это был их личный выбор, заключает Каурисмяки, и он не хотел бы лезть в этот вопрос со своими суждениями.

В комнате появляется управляющий «Сохо Хаус»: «Прошу прощения, сэр, но сейчас это действительно в последний раз. Мы уже дважды говорили Вам, что здесь нельзя курить». Каурисмяки смотрит на него глазами безвинного агнца и повторно приносит свои извинения, пока нас перемещают на веранду. К этому моменту мы уже оба активно потребляем вино, разница состоит лишь в том, что Каурисмяки старается осушить бокал одним залпом. Правду ли говорят, что он может снимать, только если пьет? Нет, отметает он данное предположение, все это чушь; он не может писать сценарии и монтировать после выпивки, но во время съемок она ему не мешает, потому он и пьет. Однако у него нет в этом потребности.

Как бы он определил финский характер? «Меланхолия», – следует мгновенный ответ. Почему в Финляндии столь высок уровень самоубийств? «Отсутствие света. Света во всех смыслах. Солнечного света. В наши дни медики доказали, что людям необходим витамин D. Там же всегда темно, а когда темно на улице, мрак окутывает и сознание». Его это тоже беспокоит? Он заглатывает очередной бокал. «Я более-менее уверен, что покончу с собой, но время еще не пришло». Что вынудит его пойти на этот шаг? «Несчастье». Я чувствую, как во мне растет желание защитить его. Вы слишком романтичны, протестую я. «Да, да. Поэтому я выстрелю не в голову, а в сердце».

И все же для него, возможно, остается какая-то надежда. Полгода он со своей женой проводит в Португалии. Они отправились туда в поисках света? «Это самая удаленная от Финляндии европейская страна». Разговор заходит о его семье, и Каурисмяки упоминает жену, художника, который не любит выставлять свои работы. После 26 лет брака он еще очевидно очарован ей. Она так же несчастна, как и он? Каурисмяки улыбается. Открытой, дружелюбной улыбкой – ее пришлось долго ждать, но она того стоила. «Нет, моя жена любит жизнь. Иначе бы меня сейчас здесь не было». Бьюсь об заклад, более внимательного и романтичного мужа, чем Вы, не найти, высказываю я свою догадку. Уверен, Вы дарите ей цветы, и у нее по-прежнему хранится то желтое платье. «Да, оно у нее есть. Женские персонажи в моих последних трех фильмах – все это воплощения моей жены». Ей это нравится? «Она даже не заметила». У них есть дети? «Слишком много». Сколько? «Ни одного».

Затягиваясь новой сигаретой, он поясняет, что только сейчас опять начал курить. Сколько же он выкуривает в день? «Три пачки, 60 сигарет. Мой рекорд – 12 пачек. А когда мне приходится отвечать на такие идиотские вопросы, как Ваш, я волей-неволей вынужден курить больше». Звучит грубовато. Он расплывается в улыбке, как сорванец, знающий, что зашел слишком далеко. «Ну, я хотел увидеть Вашу реакцию. У меня не было намерения грубить, я лишь хотел Вас спровоцировать».

Каурисмяки никогда не отличался уважением к социальным условностям или закону. Будучи молодым хиппи, он менял работу за работой. В течение какого-то времени он вел жизнь бездомного и нередко проводил ночи в полицейских камерах после задержаний за противоправное поведение. Кажется, он и по сей день не до конца понимает, как стал режиссером (как и его брат Мика; одно время они вместе руководили продюсерской компанией, однако вот уже двадцать лет не разговаривают друг с другом. «По причинам, которые Вам не обязательно знать. Никогда не начинайте деловых отношений с Вашими так называемыми друзьями».)

Ребенком он, конечно же, любил кино и находил утешение в молчании Китона и Чаплина. Отсылки и аллюзии на творения мастеров прошлого пронизывают все его творчество: «Гавр», в частности, отдает дань уважения Марселю Карне (чистильщика обуви зовут Марсель, а его жену – Арлетти, как исполнительницу главной роли в «Детях райка» Карне); в ленте, кроме того, можно встретить намеки на творчество Жана-Пьера Мельвиля и Робера Брессона.

Любовь Каурисмяки к кинематографу по своей силе сопоставима разве что с отчаянием, в которое ввергают его современные фильмы – не в последнюю очередь и собственные. Он настаивает на том, что с 1970-х годов в мире не было создано ни одного киношедевра. А как на счет Скорсезе? Он фыркает и осушает бокал. «”Славные парни” – полное дерьмо. Это самый, самый паршивый фильм из когда-либо снятых. После «Бешеного быка» он не поднимался над уровнем жалкого любителя». Терренс Малик? «Его первый фильм [«Пустоши»] был хорош. Он снят в 70-х. После этого пошла христианская чушь».

Самое время «дозаправиться» пивом. Я спрашиваю Каурисмяки, почему за шесть лет он не снял ни одного фильма. Потому что его фильмы ужасны, объясняет он; он стареет и становится медлительнее, да он уже и так слишком большую часть своей жизни отдал кино. Чем же он занимался все это время? «Я предпочитаю бродить по грибным местам в лесу». А потом есть то, что нашел? «Само собой, в Финляндии растут лучшие грибы». Это явно следует расценивать как прозрачный намек на галлюциногены. «Приготовьте их, прежде чем добавлять в чай. Я не делюсь рецептами, скажу одно: я ем исключительно те, что собрал сам». 

Каурисмяки закуривает в последний раз, и мы поднимаем бокалы за все хорошее, что есть в этой жизни: выпивку, грибы, смерть, его жену, любовь. Я спрашиваю, какого он мнения о своем последнем фильме. «Об этом что ли?» Он выглядит обескураженным, и мне приходится повторить вопрос. «Моем собственном?». Пауза. «Возможно, он – первый, который не пробуждает во мне ненависти».

Это потрясающе, говорю я. «Давай пять. Ладошку вытянуть. Ладошку поднять».

«Ладошку опусти. Скорее, не спи», – подхватывает Каурисмяки [2].

И, наконец-то, по-настоящему смеется. «Мне не нравится этот фильм, но в то же время он не вызывает у меня отвращения. Для меня это уже прогресс».

Перевод с английского:  И. Васильев, специально для сайта aki-kaurismaki.ru