Тайна финской души спрятана в капусте

Немая картина классика современного кино Аки Каурисмяки - сенсация 1999 года. Фильм прогремел на Берлинском фестивале, и хотя внушительных наград не собрал, стал киноманским хитом по всему миру. На Московском кинофестивале того же года пара просмотров в Музее кино прошла с аншлагом, чуть не дошедшим до драки. С тех пор возможности посмотреть "Юху" (Juha) в России не было. И вот "Юха" появился на кассетах.

На милом хуторке живут Юха и Мари - растят капусту и возят ее на рынок. После удачного дня Юха выпивает кружечку пива, а Мари съедает мороженое. Супруги катаются на мотоцикле с коляской и живут счастливой жизнью, пока случай не заносит в их мирную глушь коварного обольстителя Шемейку. Шемейка увозит Мари в город, обещая девушке сплошное беззаботное веселье вместо скучной работы. Но среди столичных огней наивную пейзанку ждет не вечный праздник, а публичный дом и тяжкие испытания.

Исстрадавшийся Юха бросает все и едет вызволять свою заблудшую супругу. Роковой финал неизбежен.

Аки Каурисмяки экранизировал хрестоматийный финский роман, основу основ национальной литературы, известный каждому грамотному гражданину Суоми. Книжка, написанная Юхани Ахо в 1911 году, пережила до Каурисмяки три экранизации и две оперных постановки. Жестокая мелодрама про огородников считается чуть ли не ключом к тайнам финского характера. Ясно, что ответственность большая и соблазн поглумиться над святыней не меньше. Однако Каурисмяки, славящийся своей способностью гармонично смешивать циничный юмор со щемящей тоской, создал уникальный по неподдельной искренности гибрид постмодернистского развлечения и наивного первобытного кино.

"Юха" - настоящий немой фильм, не стилизация и не пародия, как "Иллюзионист" Йоса Стеллинга. Разумеется, финский режиссер прекрасно понимал, что полный возврат к изначальной простоте дешевого развлечения, к элементарной архаической эстетике невозможен. Сделать кино абсолютно чистое, не испорченное звуком, не отягощенное многочисленными стилистическими революциями, нельзя: восприятие публики изменилось безвозвратно. Поэтому Каурисмяки играет со зрителем, расставляя по фильму иронические метки, рассыпая хулиганские приколы и ненавязчиво вводя серьезные трансформации классического сюжета. Скажем, музыка, как полагается, сопровождает экранные перипетии, заменяет речь и шумы, добавляя, где надо, драматизма или лиризма, напряжения или беззаботности. И вдруг хлопает дверь или жужжит точильный станок - режиссер выплескивает на немую идиллию стакан холодной воды из звукового кино.

Но пустяками вроде синхронных звуков или клоунской жестикуляции персонажей Каурисмяки не ограничился. Он серьезно сдвинул сюжет и характеры относительно оригинального романа и всех предыдущих постановок. Перенес время действия в странную карикатурную современность, где непринужденно сочетаются платья и машины 60-х с микроволновкой и компьютером. Изменил возраст и внешность всех главных персонажей. Вместо классического треугольника - старый муж, молодая жена, соблазнитель-самец - получилась совсем другая картина. Юха стал моложе и симпатичнее, Мари превратилась в деревенскую замухрышку, а Шемейка - в пожилого потасканного сутенера. Ситуация тут же приобрела откровенно гротескные черты, особенно в сценах, когда Шемейка совращает Мари, внушая ей, что она юная красавица в лапах старика, а он - изящный импозантный джентльмен.

Так же парадоксально изменилась и мотивировка истории. В сентиментальную побасенку оказались вклиненными нарочито социальные темы. Бедную девушку, дескать, сбили с истинного пути буржуазные фетиши, жажда комфорта, ложный блеск богатства и псевдокультурные манеры Шемейки. И, конечно, манящий мир обернулся грязной кулисой. Юха же, олицетворяющий простодушное патриархальное начало, погиб на свалке. Мораль настолько плакатная, что определенно воспринимается как иронический жест.

Однако Каурисмяки до последнего кадра умудряется тонко совмещать искусные постмодернистские забавы с честным пафосом первопроходца. И наглядно показывает, что вернуться к идиллическим временам элементарного кино нельзя, его этюд все же остается красивым, естественным и забавным.