Аки Каурисмяки: «Я не верю во вдохновение»

Пресс-конференция Аки Каурисмяки на 37-ой «Летней киношколе»

– Несколько минут назад во время дискуссии после Вашего фильма Вы сказали, что не любите конкурсные кинофестивали. Это потому, что призы для Вас ничего не значат? Вы не испытываете радости от того, что Ваши фильмы получают награды?

– Нет, все потому, что я не люблю проигрывать. (смех) Это, конечно же, была шутка. В течение первых десяти-пятнадцати лет моей режиссерской работы я не предоставил на конкурсы ни одной своей картины, потому что конкурсы, на мой взгляд, губят кинематограф. И даже несмотря на то, что позднее я все же продался, своего мнения я по-прежнему не изменил. Ведь если Вы когда-нибудь бывали на конкурсном кинофестивале, то прекрасно знаете, что все они одинаковы. В действительности фильмы на них никто не смотрит, все рассуждают лишь о том, какому из них достанется награда. Об остальных лентах попросту забывают. На настоящих фестивалях собирается публика, которая посвящает себя непосредственно кино, что, конечно же, куда приятнее.

– Ваши картины, как правило, весьма мрачны, в них не слишком много надежды. В чем Вам видится выход из ситуации, сложившейся в современном мире?

– Полагаю, что Вы ошибаетесь в своем выводе. Я снял около двадцати фильмов и думаю, что большая их часть получилась даже чересчур оптимистичной. Что касается всего остального, стоит вспомнить слова Николая Васильевича Гоголя: нельзя винить зеркало за то, что в нем отражается.

– Очевидно, что у Вас отменное чувство юмора…

– …только его никто не замечает. (смех)

– …почему Вы не снимаете комедии?

– Я создал уйму комедий, но над ними никто не смеялся. (смех) Например, я снял комедию под названием «Гамлет идет в бизнес», это было где-то в восьмидесятых годах. То была комедия в самом чистом виде. Может, и черная, но комедия. Когда в Финляндии состоялась ее премьера, никто не смеялся. Потому что это был Шекспир, и люди полагали, что смех здесь не уместен. Все ждали поединков на шпагах, а в главной роли, само собой, Лоуренса Оливье, но он, к сожалению, не дожил до того времени, потому я не смог его пригласить. Из-за этого я предпочитаю фильмы, во время просмотра которых люди могут смеяться и плакать, когда им заблагорассудится. Я не хочу никого ни к чему принуждать. На моих комедиях никто не смеется, а на трагедиях – не плачет. Кроме меня, ведь я – их продюсер.

– Завтра (30.07. – прим. ред.) Вам здесь вручат награду, которая одновременно являет собой дань уважения финской душе. Можете объяснить нам, какая она, эта финская душа?

– Во-первых, награду эту я бы охотно поменял на один основательный обед или ужин, ибо создается впечатление, что здесь ни у кого нет времени меня на него позвать. Ведь если меня так на него и не позовут, я не приду за призом. То есть, к тому времени я просто упаду в обморок. Кроме того, мне всегда ужасно стыдно за такую хвалебную критику. Поэтому сейчас я читаю только Кафку. На чешском. (смех)

– Мне кажется, господин режиссер не дал ответа на предыдущий вопрос: что, собственно, представляет собой финская душа?

– Мне крайне сложно дать какое-либо определение, потому что ни о чем подобном я никогда не слышал. Что Вы подразумеваете под душой? «Разве мы не истекаем кровью, когда вы наносите нам уколы?» (как бы про себя) Кажется, это Шекспир. Или, по меньшей мере, это было у Любича в его фильме по Шекспиру.

– Может, вернее будет сказать, что эта некая атмосфера, которая находит свое отражение в финском кинематографе… В нем присутствует юмор, но он всегда соседствует с какой-то задумчивостью…

– Несомненно, я надеюсь, что мои фильмы передают финскую атмосферу. Давайте еще раз вернемся к чувству юмора и к душе, о которой Вы спрашивали. Финляндия находится между востоком и западом – как и Чешская республика. Думаю, что у нас с вами схожее чувство юмора – спокойное, тонкое и неприметное. Поскольку я – финн, место, в котором я живу, определенным образом отражается во всем, что я делаю. Было бы удивительно, если бы у меня было, к примеру, шведское или русское чувство юмора. В этом месте меня следует бросить в ледяную воду. (в сторону) Это шутка. То есть, только последняя фраза.

– Складывается впечатление, что успех к Вам пришел просто так, без каких-либо усилий…

– …а как же тридцать лет, которые я посвятил кино?

– …множеству людей приходится усердно трудиться, чтобы добиться успеха.

– Я начинал в 1978-ом году помощником оператора в Германии. Сейчас, кажется, 2011-ый год. Я спродюсировал сорок пять фильмов, снял почти двадцать, написал сценарий приблизительно для тридцати картин… Не знаю, почему Вы говорите «без усилий». Но, естественно, Вы правы в своих словах. Однако если иметь в виду мои фильмы, то, на мой взгляд, я стал успешным уже в конце восьмидесятых. Ведь для финского режиссера успех заключается уже в том, что его фильм демонстрируют где-то вне Хельсинки. Попробую впервые в своей жизни быть искренним – если мне удалось вызвать смех или слезы хотя бы у одного человека в мире, я счастлив. Лично для меня успех состоит именно в этом. (некоторое время молчит) Это был мой единственный миг откровения. Все остальное – дерьмо. (смех)

– Как обстоит дело с Вашей продюсерской работой – Вы занимаетесь ей в силу необходимости, потому что никто другой не хочет за это браться, или у Вас есть к ней природная склонность?

– Чаще всего я брался за продюсирование, потому что речь шла о моем друге или молодом отчаянном режиссере или о ком-то, у кого была хорошая идея, а у меня при этом по случайности находились камера и съемочная группа. Так что я мог сказать ему: отлично, займись этим, вот тебе съемочная группа. С большинством фильмов я понес убытки, но, тем не менее, как-то справляюсь. Наверное, я занимаюсь этим в первую очередь из-за своей доброжелательности. Однако не намерен браться за это впредь, ведь даже если ты просто продюсер, работа отнимет у тебя целый год, точно так же, как если бы ты был еще и режиссером.

– Я где-то прочитал, что самым сложным этапом создания фильма для Вас является написание сценария.

– Кто это написал? Уж точно не я.

– С чего обычно начинаются Ваши фильмы? Как Вы находите подходящие темы?

– Это зависит от конкретного случая, но чаще всего все начинается с какой-то идеи, которую я затем год-два ношу в себе. А дальше мне необходимо понять, кто будет главным героем. Например, я хотел снять фильм о безработице, которая представляет собой весьма обширную тему. С 60-ых годов в кино ей никто не занимался, но – с моей точки зрения – было бы сущей нелепицей снимать картину о безработном рабочем, ведь это слишком избито. Таким образом, я полгода размышлял над тем, кто, черт возьми, может быть безработным. Потом я приехал в Токио, где очутился в большом ресторане – один со своим саке, то есть, в сущности, с кофе. (улыбается) С кофе, смешанным с саке. (улыбается) Неподалеку от меня застыл официант (изображает каменное лицо), ожидавший, когда я подам ему знак принести еще один кофе или саке. Матти Пеллонпяя, который умер за год до того, как мы приступили к съемкам этого фильма («Вдаль уплывают облака», 1996 – прим. ред.), повернулся ко мне и сказал: «Это он, тот самый безработный». С этой минуты все было ясно. Я забыл об этом на полгода, а потом написал весь сценарий за три дня, потому что мое подсознание уже сделало за меню всю работу. Мое подсознание работает, пока я сплю. Последующее написание сценария напоминает скорее «слепой» набор текста.

Матти смог бы полностью воплотиться в этого персонажа, но, к сожалению, умер. Такое случается. Я хочу сказать, случается, что актеры умирают. С моим последним фильмом «Гавр» произошло нечто похожее на ситуацию с «Вдаль уплывают облака». У меня был персонаж мальчика родом из Африки, и мне нужно было решить, кто о нем позаботится. Полгода я бился над этим вопросом. Затем оказался в Португалии и заметил на улице чистильщика обуви. У него не было ни одного клиента, а мои ботинки как назло были начищены до блеска. Но я все равно подошел, чтобы дать ему хоть какую-то работу. И пока я сидел у него, а он полировал мою обувь, я вернулся к размышлениям о своем фильме и о том, кто будет заботиться о маленьком мальчике. Я взглянул на мужчину рядом со мной: он, это будет он! Заплатив ему в четыре раза больше той цены, которую он назвал, на вопрос о причине моей щедрости я ответил, что благодарен ему. Больше я его никогда не видел. Это был чистильщик обуви, странствующий из города в город. Эта история, пожалуй, хорошо объясняет, как я работаю над написанием сценария. Мне нужно знать, о ком будет история, все остальное идет как по маслу – как автоматическое письмо, хоть я и не Эрик Сати, композитор, который, кстати сказать, умер в июле 1925-го. Это была шутка. (выражение лица остается все таким же серьезным)

Это был мой краткий ответ на краткий вопрос. Но это правда – я на самом деле доверяю своему подсознанию, поскольку мне лень писать самому.

– Получается, речь идет о чем-то, посылаемом свыше.

– Встретимся с вами там. Если у них там есть бар. (молчание) Я не верю во вдохновение. Вдохновение для меня – ходить по улице и обращать внимание на всех и вся: молодых, старых. Вы наблюдаете за окружающим миром, и все откладывается у вас вот здесь. (стучит себе по голове) А затем в один прекрасный момент все это к вам возвращается. Если хотите импровизировать, материал для этого уже должен найти свое место в голове. По крайней мере, на секунду раньше. Жан-Люк Годар однажды сказал: «Я не импровизирую, просто поздно принимаю решения».

Перевод с чешского:  И. Васильев, специально для сайта aki-kaurismaki.ru