Аки Каурисмяки: «…Будто живешь в пластиковом мешке для мусора»
– Господин Каурисмяки, у нас небольшой юбилей: двадцать лет тому назад мы беседовали первый раз, когда Вы представляли на Берлинале «Я нанял убийцу». У меня с собой копия интервью с Вашим фото.
– Двадцать лет! Хотя очки остались в номере, но фото я узнаю. Ну и отвратный тип, скажу вам.
– Вы тогда рассказывали, что живете в Греции, и в газете так и напечатали. На самом деле за год до этого Вы переехали в Португалию. Такие шутки Вам по душе?
– Мне хотелось как-то защитить Португалию. Португалия была так невинна. Туда никто не ездил. Поэтому я не хотел никому говорить, что живу там. А Греция уже была развращена туризмом, поэтому я предпочел говорить о Греции.
– Если Португалия перестала быть невинной, тем самым Вы хотите сказать, что она сегодня продажна?
– Продажна – неудачное слово. Тогда Португалия была абсолютно невинна. Невинна в душе, и остается такой до сих пор. Примерно как Генри Миллер писал о Греции в «Колоссе Маруссийском»: «Греция настолько велика, что может поглотить США». Откусив один раз.
– А Ваша родина Финляндия, Вы совсем отвернулись от нее, хоть время от времени еще снимаете там фильмы?
– Нет, тут пятьдесят на пятьдесят. Зимой я уезжаю в Португалию, когда в Финляндии заканчивается грибной сезон и убрана последняя картошка и когда в Португалии начинают лить дожди. Людям эта страна представляется солнечной, но это неправда. Во всяком случае я приезжаю туда, когда погода хуже некуда.
– В 2004 г. для фильма, в котором участвовали 25 европейских режиссеров, Вы сняли короткий очерк о деревне Бико на самом севере Португалии. Это та самая деревня, где Вы живете?
– Я живу в деревне. Точка.
– Если бы Вам сегодня пришлось выбирать между португальским фаду или финским танго?
– Фаду сродни финскому танго. Единственное отличие: одни называют это «саудаде» [на португальском «тоска»], другие «меланхолия». Я никогда не задумываюсь глубоко над такими вещами, в этом моя слабость. Но в печали Португалии я чувствую себя совсем как дома.
– По этой причине Вы выбрали Португалию новой родиной?
– Нет, виновник мой оператор Тимо Салминен, он уже жил там. В 1989 г. он спросил меня, бывал ли я в Португалии. Я сказал: почему ты спрашиваешь? Он сказал: страна тебе понравится. Тогда я сказал: ладно, я туда перееду. Я тогда снял четыре очень меланхоличных фильма о Финляндии, и мне нужно было срочно уехать прочь. И главное, был ноябрь и никакого снега, и самочувствие, будто живешь в пластиковом мешке для мусора.
– Вы просто решили переселиться в Португалию, не побывав там раньше?
– Да. Я непременно хотел уехать и сказал жене: давай переселимся. Я совсем не оставил ей времени для дискуссий. Она едет туда, куда еду я. А я еду туда, куда едет она.
– А куда едет она?
– В Португалию. Стало быть, если она решила, тогда для меня это тоже обязательно, но здесь все было просто. Как вспомню, на финских дорогах грузовики один за другим, ни малейшего шанса на улыбку, нигде.
– Чем отличается обычный день в Вашей португальской деревне от будней в Финляндии?
– Во-первых, я сплю долго-долго. И остаток дня проходит по тому же рецепту. Ну вот, я просыпаюсь во второй половине дня. Немного поиграю на гитаре фаду, потом выхожу в сад.
– Про гитару фаду сейчас была шутка?
– Ага. Я вообще не играю ни на одном инструменте. Разве что рот мой инструмент. Когда говорю.
Аки Каурисмяки говорит медленно, с паузами, очень тихо. Полдень, сад берлинского отеля, светит солнце, и Каурисмяки, облаченный в толстую джинсовую куртку, смотрит на улицу через открытую дверь веранды. Его взгляд блуждает. Он пил все утро. Перед ним на низком столике бутылка пива, из которой время от времени он делает глоток, и рядом стакан вина, почти пустой. Подают новую бутылку белого вина.
– Вы когда-нибудь думали, чтобы снять художественный фильм не только в Финляндии или, как в последний раз, во Франции, но и в Португалии?
– Я не могу. Не получается. Возможно, потому, что я не понимаю внутреннего смысла «саудаде», этой португальской меланхолии. Я до сих пор не знаю, как португальцы чувствуют на самом деле. А если не понимаешь, как люди чувствуют, ты не можешь снимать там фильм.
– А как у Вас с португальским? Он мог бы помочь.
– Ну да, за 20 лет малость выучил, но до сих пор говорю довольно плохо. Я могу изъясняться в быту, даже читать газеты, но не книги. Португальцы различают существительные мужского и женского рода. Прошло 15 лет, пока я понял эту разницу.
– В детстве Вы жили в непоседливой семье. Вы переезжали каждые пару лет…
– …и если у тебя такой образ жизни, каждый раз приходится бросать друзей. По сути, настоящих друзей у меня не было. Были только брат и сестры, старшая сестра, мой брат Мика, я и младшая сестра. Нас всех сбивала с толку постоянная квартирная чехарда. Когда-нибудь пропадешь, если уходишь на летние каникулы без друзей, а осенью тебя ждет уже новая школа. В городе ты всегда новичок и никого не знаешь. Сейчас мы с братом и сестрами живем порознь, тут, там, везде.
– Почему семья переезжала так часто?
– Я не знаю этого до сих пор. Мой отец работал всякий раз на другой фабрике. Может быть, он тоже был раздражен и сбит с толку, как и мы, дети. У меня никогда не было случая спросить у него.
– И где для Вас родной дом теперь?
– Родной дом там, где шляпа.
– Разве у Вас есть шляпа?
– Пока нет. Собираюсь купить.
– На какую вешалку она тогда попадет, в Португалии или в Финляндии?
– На голову моей жене.
– Ваша жена Ваша родина, это звучит красиво.
– Финский язык моя родина. Мне нравятся тамошние анекдоты. Нигде больше нет юмора настолько черного.
– Сейчас это был не анекдот, или как? Мы говорим серьезно?
– Сию минуту – да.
– Для некоторых родина там, где они хотят быть погребены.
– Это придет потом. Раймонд Чандлер как-то сказал: когда мы мертвы, то без разницы, где лежат кости. Я тоже так думаю. Душа тогда будет в другом месте. Если только она есть. Я вот, стало быть, подумал: я хочу быть похоронен под деревом.
– В Финляндии много деревьев.
– В Финляндии нет больше лесов, все что есть – последующие промышленные посадки.
– Как в остальном изменилась Финляндия за прошедшие 20 лет?
– Когда часть года живешь в другом месте, видишь хорошо. Финны превратились в потребителей. Мы покупаем и покупаем. Мы лишь деталь сложного механизма. К тому же такое потребительство полностью противоречит сущности человека. Ужасно жить лишь для того, чтобы тратить деньги.
– В Португалии с этим иначе?
– Да во всех странах Европы так. Португалия даже далеко впереди. Страна все время была бедной, потом вдруг из Европы пришли деньги, программы поддержки того и этого, вот и стали покупать то и это. Но потом португальцы поняли, что это не смешно. И теперь они делают поворот на 180 градусов, правда, не молодежь, а старики. Они возвращаются к тому, что они называют старой Португалией.
– Примерно так же выражаются «Истинные финны», национальное консервативное движение, набравшее на последних парламентских выборах почти 20%. Они хотят вернуть «старую Финляндию».
– «Истинные финны» – типичное популистское движение. И это нормально, потому что политические партии в Финляндии так же продажны, как везде в Европе. Несмотря на это я надеюсь, что это движение скоро исчезнет. Потому что его партийная программа основана на ненависти: не пускать иностранцев в Финляндию, они только проедают наши налоги и бла-бла-бла. Но повод для беспокойства действительно есть: успех этого движения показывает, что в финском обществе что-то не в порядке.
– Ваш новый фильм «Гавр», в котором простые люди помогают африканскому мальчику нелегально добраться к матери в Лондон, можно понять как протест против такой политики. Тем более после бойни, которую устроил норвежец Андреас Брейвик на острове Утойя.
– Хорошо бы, если б мой фильм имел такое действие. Но я не настолько оптимист.
– Ларс фон Триер недавно публично выразил сожаление о том, что снял «Догвилль», потому что на этот фильм многократный убийца с острова Утойя ссылается – героиня убивает жителей деревушки, ужасно издевавшихся над ней. Что Вы думаете об этом?
– Мне фильм нравится. И я убежден, этот идиот вообще не видел ни одного фильма Ларса фон Триера. Потому что нужно быть интеллектуалом, если интересуешься такими фильмами.
– Ваш фильм 1990 года «Девушка со спичечной фабрики» содержит отдаленную параллель с «Догвиллем»: презираемая, измученная женщина убивает своих родителей, бессердечного любовника и еще одного человека.
– Она не убивает этих людей, для этого тезиса нет никаких доказательств! В последней сцене не видно полицейских, которые арестовали бы ее, там дядя и двоюродный брат показывают ей фото ее новорожденного ребенка. Убийства разыгрываются в голове зрителей, не в моей.
– Все-таки Вы хорошенько постарались, чтобы эту сцену понимали превратно. Видите, Вы заулыбались!
– Я сделал все, что от меня зависело.
– А вот конец фильма «Гавр» очень светлый. Ваш герой Марсель Маркс, которого 20 лет назад Ваши зрители увидели писателем в «Жизни богемы», кажется сейчас намного счастливее. Потому что он бросил писать и вместо этого стал чистильщиком обуви?
– Нет, он нашел себя в скромной жизни. Все очень просто.
– Можно ли из этого сделать такой вывод: писатели были бы счастливее…
– …если бы им не приходилось писать? Не мне судить об этом. Я писал только сценарии, не романы. Думаю, я не слишком хорош в литературных текстах. Я прочел множество великолепных книг и потому боюсь их. С другой стороны, 40 лет я прослужил кинематографу. Ну да, прослужил, это сейчас была шутка. И если однажды я все-таки попробую писать, я сделаю что-то совершенно новое. Конечно, оно должно быть совершенным, каждая строчка, как у Кафки. А если в моей прозе будет еще юмор, то настолько скрытый, что его едва ли кто-то сможет обнаружить.
– Художники всегда перфекционисты?
– Я говорю только про себя. Каждый художник извращается на свой лад. Потому что извне нет никого, кто тебе поможет. Единственное, что объединяет всех художников, – их одиночество.
– А их успех? Что значит успех для Вас?
– Совсем ничего. Это лишь пустота. Я не понимаю самого слова «успех».
– Заменим его на славу.
– Еще хуже! Я имел успех, когда сделал свой самый первый фильм…
– …„Rikos ja rangaistus“, по-немецки «Преступление и наказание», это было в 1983 г.…
– …я тогда сам себя похлопал по плечу, потому что не было никого, кто бы это сделал. И я сказал себе: сосредоточься на следующем. Так и было.
– Было ли для Вас своего рода успехом, когда финская ассоциация туризма заявила, что Вы тоскливыми фильмами разрушаете прекрасный образ Финляндии?
– Имидж разрушают как раз рекламщики турфирм. Они распродают страну с помощью штампов – северные олени в лучах заката и в придачу с бутылкой водки в зубах. И за это они еще получают деньги! Ну, про бутылку я сам сейчас придумал.
– С другой стороны, еженедельник «Суомен кувалехти», уважаемый в Финляндии так же, как у нас «Шпигель», недавно посвятил Вам статью с иллюстрацией на обложке.
– Мне решительно все равно, что я на обложке. Нет, мне это даже неприятно. И интервью было неудачным, но я сам виноват. Я хочу быть точным, и у меня не получилось. А журналистка не поняла моей иронии.
– А сколько иронии в нашей беседе?
– В сущности, я очень серьезный человек. Поэтому я люблю юмор, в нем мое спасение.
– Назовите мне три вещи, которые ненавистны Вам больше всего.
– Больше всего я ненавижу, когда с людьми плохо обращаются, в любом смысле. Еще я не люблю высокомерия. И в-третьих, я ненавижу, когда людей, лежащих на улице, пинают ногами.
– А кроме юмора, три вещи, которые помогают Вам жить?
– Мой образ мыслей. И хоть мы тут не занимаемся рекламой, пиво на этом столике.
– А третья?
– Хотите честный ответ? Весь смысл моей жизни в том, чтобы делать фильмы, вот и все. Я люблю момент, когда люди выходят после моих фильмов и улыбаются. Такая малость – улыбка. Эта улыбка помогает мне жить.
Перевод с немецкого: А. Дмитришин, специально для сайта aki-kaurismaki.ru
