Пролетарская медитация
В советские времена Финляндию мы любили за импортный сервелат. В середине 1990-х фаворитом был финн Вилле Хаапасало из "Особенностей национальной охоты". А в начале нулевых вместе с фильмом "Человек без прошлого", получившем в Каннах сразу три приза, в Россию пришла мода на Аки Каурисмяки. Сейчас, параллельно с премьерой его новой картины "Огни городских окраин", в Москве проходят сразу две ретроспективы режиссера.
Запоздалая любовь к Каурисмяки тем более обидна, что режиссера этого, кроме регулярных запоев, связывают с Россией почти кровные узы: карельского прадеда Аки звали Михаил Кузьмин. Будущий режиссер родился 4 апреля, в один день с Андреем Тарковским, экранизировал "Преступление и наказание", открыл бар "Москва" и всех журналистов из России приветствует неизменной фразой: "В детстве жизнь Максима Горького была очень тяжелой". Эта же фраза прозвучит в самом начале фильма "Огни городских окраин" – из уст милых русскому сердцу алкашей, блуждающих по ночному Хельсинки.
Заглавный герой "Огней", типичный финн по фамилии Койстинен, сорокалетний охранник в торговом центре, работает как раз по ночам. Коллеги его недолюбливают: Койстинен и проституток не снимает, и не пьет после службы. Но однажды, устав от насмешек, заходит в первый попавшийся бар и тут же знакомится с роковой блондинкой. Вернее, блондинка знакомится с Койстиненом. Кино, ужин в дешевом кафе – и ключи от сердца ипохондрика у нее в кармане. Однако гражданке нужны совсем другие ключи, от ювелирного магазина. Хитроумный план придумали мафиози. Кольца и браслеты вскоре благополучно похищают, а газеты печатают фото Койстинена. Но прямых доказательств его вины нет. И мафиози, то ли из желания замести следы, а скорее из презрения к парню, подбрасывают – опять же при помощи блондинки – часть краденого. Два года в городской тюрьме ему обеспечены. Койстинен в ответ молча курит и хмурит бровь. Туполобый оптимизм не могут из него выбить ни кулаки громил, ни предательство любимой, ни стерильное правосудие.
Но "Огни городской окраины" вовсе не о борьбе честного парня с бандитами. Это фильм закрывает пролетарскую трилогию Каурисмяки, начатую десять лет назад лентой "Вдаль уплывающие облака" и продолженную "Человеком без прошлого". Первый фильм о безработице, второй - о бездомности, третий - об одиночестве. Действующие лица – городские маргиналы, прирожденные аутсайдеры и лузеры. "Маленькие люди" Достоевского, депортированные в каменные джунгли современной Финляндии. Но лузеры не значит неудачники. Как недавно выразился наш Петр Мамонов, это прежде всего уязвимые люди.
Слабакам нынче нет места ни в жизни, ни в кинематографе. Однако Каурисмяки о таких только и снимает свои фильмы. Его герои не готовы и не хотят бороться с окружающим миром. Он подавляет их, колотит без передышки, ставит подножки. Они же не борцы, и все горести встречают не с финкой в руке, а со смиренным выражением голубых глаз. Им нужно одно – чтобы не мешали, еще лучше – чуточку помогли. Скажем, дали кредит в банке, чтобы открыть собственную охранную фирму, о которой мечтает герой "Огней".
Каурисмяки называют "режиссером среднего класса": по собственному его признанию, он не умеет снимать фильмы о богатых. Потому что сам вырос в бедной семье, сменил ворох профессий, прежде чем пришел в кинематограф на пару со старшим братом Мики. Отсюда же его презрение к капиталистам и деньгам в принципе. Чего стоит один лишь жест – послать в комитет по кино сценарий без последних 25 страниц, зато с объяснительной "недостающее съела собака" (в итоге чиновники дали половину необходимой суммы с формулировкой "остальные деньги тоже собака съела"). Или, наплевав на светские условности, выйти на сцену международного фестиваля в обнимку с бутылкой шампанского. Или в разгар иракской кампании публично позвать Дональда Рамсфелда в Финляндию за грибами. Аки не откажешь не только в старомодном гуманизме, но и в самоиронии. И когда герои "Огней", вернувшись из кино, говорят: "Хороший фильм, много действия", режиссерская шутка над самим собой понимается однозначно.
Люди в его фильмах редко говорят и еще реже что-то делают. Но даже вынужденные телодвижения происходят вне кадра. Если герои занимаются любовью, камера показывает лишь пустое кожаное кресло, если дерутся – лишь тусклые кровоподтеки на лице. И то, и другое в контексте Каурисмяки, впрочем, легко объяснимо. Экранный секс, по его мнению, бесконечно клонирует Голливуд, а насилие – слишком "некрасивая и быстрая вещь", чтобы снимать его эффектно.
Остается погрузиться в минималистическую игру актеров, наблюдать за сменой цветовой палитры да слушать танго Луиса Гарделя, "Богему" Пуччини и песенку "На позиции девушка провожала бойца". В этом весь Каурисмяки. Все прочее усыпляет даже в хронометраже семидесяти минут. Пролетарская медитация оборачивается тоской зеленой, на деле подтверждая тезис самого режиссера о том, что сделать шедевр ему таланта недостает. Потому и снимает просто фильмы. И к этим "просто фильмам" не всякий зритель, конечно, приспособлен.
